В литературе(и научной, и популярной) мало внимания обращается на факты, свядетельствующие о наличии язычников в Древней Руси столетиями позже крещения 988 года. а такие факты существуют.

И.Я. Фроянов.

Еще А.С. Пушкин подметил уникальность «Слова о полку Игореве» - великой древнерусской поэмы, сравнив ее с возвышающимся посреди пустыни «уединенным памятником». И хотя с той поры прошло почти два столетия и уровень наших знаний о культуре и литературе Руси несравненно выше, чем у исследователей начала XIX века, наблюдение поэта не утратило своей актуальности.

«Слово» уникально, помимо прочего, по количеству «темных мест», по загадочности. Одна из его загадок, не всеми осознаваемая – конфессиональная идентификация автора.

Абсолютному большинству исследователей, в первую очередь дореволюционных, казалось, что раз автор «Слова» жил два века спустя после крещения Руси Владимиром, он не мог быть никем, кроме как христианином. Достаточно привести высказывания авторитетных авторов.

Ф.И. Буслаев: «автор «Слова» (…) как христианин…»(2, с. 194). К. Маркс: «Вся песнь носит героически-христианский [1] характер»(10, с. 17). Е.В. Аничков: «Христианин не только автор «Слова»»(1, 329). Д.С. Лихачев: «Конечно, христианин»(9, 213). Можно привести еще немало столь же авторитетных мнений. Впрочем, вполне достаточно для изучения традиционного отношения к вопросу религиозной самоидентификации автора и героев древнерусской поэмы, обратиться к иллюстрациям к «Слову» Д. Бисти, И. Глазунова, В. Носкова, Г. Поплавского и многих других, где на «стягах Игоревых» полощется лик Христа(3) – Христа, ни разу не упомянутого в «Слове». Излишне сообщать, что первые упоминания о таком изображении на русских знаменах моложе событий «Слова о полку» на два-три века.

Однако такое априорное представление о христианской идентичности памятника входит в видимое противоречие с многочисленными упоминаниями в «Слове» языческих Богов. Валентин Иванов вспоминает в этой связи европейских поэтов XVIII-XIX веков, называвших себя детьми «Зевеса», Аполлона и пр.(6, с. 81). Здесь замечательному писателю совершенно изменяет чутье. Поэты XVIII-XIX веков не исповедовали, разумеется, античный культ олимпийцев. Однако их христианская и вообще религиозная идентичность в целом более чем спорна, в связи с чем следует вспомнить о том, что во многих своих произведениях эти авторы выступали как антиклерикалисты и даже как атеисты (типичный пример – пушкинская «Гавриилиада»). Именно атеизм давал им «свободу» равнодушно играть именами Богов, чей культ угас за века до их рождения. В XII веке ситуация была качественно иной, и приписывать автору средневековой поэмы поэтические вольности эпохи Просвещения – значит неоправданно модернизировать его психологию. Во всяком случае, автор «Слова» - не вольнодумец: пренебрегший знамениями князь наказан, сон Святослава оказался вещим, молитва Ярославны – исполнена.

Быть может, автор «Слова» - один из «двоеверно живущих» христиан? «Однако в этом случае его христианские верования проявились бы заметнее» - справедливо отмечает исследователь Слова о полку», писатель В.А. Чивилихин(20, с. 60). Действительно, при изучегии «Слова» полезно обращать внимание не только на то, что в нем есть, но и на то, чего в нем нет. В нем, как было сказано, ни разу не помянут Христос, а таже крест и православная вера. Бог упомянут всего дважды – если не считать составных частей в именах языческих Божеств – Дажьбога и Стрибога, причем в первом случае в цитате из «Велесова внука», языческого волхва-оборотня(см. 12, с. 64-72) Бояна к оборотню и чародею Всеславу Полоцкому (390-393)[2]. Было бы странно, если бы меж такими персонажами упоминался христианский Бог. Второе упоминание следует сразу после молитвы-плача Ярославны Солнцу, Ветру и Днепру, в ответ на которую Бог спасает ее мужа. Логично спросить – какой Бог исполнил языческую молитву? Вновь нам трудно будет увидеть в нем Христа.

Нет в слове понятий страха божьего, греха и покаяния, нет цитат из библии (а есть, как было сказано, из оборотня Бояна), нет попов и монахов. Трижды упомянуты церкви – как географические ориентиры («отдельные христианские признаки низведены на роль скромных географических ориентиров»(16, с. 397)). К ним едут (496), их звон слышат(386), но в них не молятся.

Ученые обратили на этот феномен внимание так В.Н Перетц констатирует полное отсутствие в «Слове» цитат из церковной литературы(14, с.54). С.П. Обнорский расширил этот вывод, говоря про «почти полное отсутствие слов церковно-религиозного оборота»(13, с. 182). Даже истовый сторонник христианства автора «Слова», Д.С. Лихачев, писал «меньше всего в «Слове» той христианской символики, которая стала типичной для церковно-учительной литературы. Здесь, конечно, сказался светский период произведения»(8).

Однако ссылка на «светский» характер «Слова» ничего не объясняет. Широко известно как минимум два заведомо светских памятника русской литературы того же XII века – «Поучение» Владимира Мономаха (написанное князем для князей) и «Моление» Даниила Заточника (написанное бывшим холопом князю). Открываем первое: «Аз, худый… во крещеньи Василий… помыслих в душе своей и похвалих бога, иже мя сих днев грешнаго допровади… Бога деля и души своея, страх божий имейте… не могу вы я идти ни креста преступити… взем Псалтырю в печали и то ми ся вынял:вскую печалуешся, душа моя?»» и пр.(). У второго: «въстани, слава моя,твъстани в псалтирех и в гуслех… и разбих зле, аки древняя младенца о камень… аз бо есмь, аки она смоковница проклятая… и рассыпася мой живот, аки ханаонскый царь буестию, и покры мя нищета, аки Чермное море фараона»(11, с. 117-118), и т.п. Как видим, Б.А. Рыбаков был прав, говоря, что «даже писатели, не связанные с церковью, как Владимир Мономах или Даниил Заточник, щедро уснащали свои произведения христианскими сентенциями и цитатами»(16, с. 396).

На фоне этого парада крестов, молитв, покаяний, божбы и цитат из библии «Слово» очевидно чужеродно. Излишне указывать, что ни трижды помянутый в «Слове» Троян, ни – дважды – Дажьбог и Див, ни – единожды – Велес, Стрибог, Хорс, Обида и прочие подобные персонажи не появляются в обоих цитированных выше произведения. И ссылка на «фольклорность» «Слова» тут выглядит совершенно неубедительно: то же «Моление» перенасыщено фольклором, да и «Поучение» не совсем ему чуждо. Сомнительно также, чтобы автор «Слова», человек, обращавшийся к князь Рюрикова дома «братие» и запросто именовавший княгинь по отчествам – Глебовна, Ярославна – был ближе к «фольклору», чем бывший холоп Заточник.

Теперь попытаемся взглянуть на то, что все же есть в «Слове» - но глазами христианина Средневековья. Первыми рухнут построения интеллигентов-атеистов XIX-XX веков о языческих «поэтических образах» поэта-христианина. Для христианина той эпохи древние Боги отнюдь не безобидные «поэтические образы». И библия, и церковь равно суровы в своей оценке: «боги языцей – бесы!» (Втор, 32: 16-17, Пс 105:37, Коринф 10:10). А потому – «Не вспоминайте имени Богов их» (Ис Нав 23:7), и «не помяну имен их устами своими» (Пс 15:4). Отец церкви, Ефрем Сирин, наставляет, что о язычестве «срам говорить»(1, с. 107-109).

В действительности, в древнерусской словесности мы, вне «Слова», встречаем только два повода для упоминания языческих Богов: в описании языческой древности, старательно подчеркивавшем, что «бе люди погани и невегласи», что от языческой жертвы»оскверняется» сама земля, что боги язычников - бесы. Даже спустя семь столетий после крещения автор «Густынской летописи» считает необходимым предварить перечисление Богов, чьи изваяния поставил в Киеве Владимир, заявлением, что говорит о них только для разоблачения «дьявольской» и «безумной» сущности язычества, а самих Богов именует «пекельными», то есть адскими, и попросту бесами(4, т. 2, с. 294, 296). Второй повод – это поучении против «двоеверно живущих» христиан и современных автору язычников. Вне этих тем древние Боги упомянуты только в «Слове о полку Игореве». То есть с точки зрения верующих христиан, одним только упоминанием Трояна, Велеса, Обиды, Дажьбога, Стрибога без идейно обязательного «разоблачения» их бесовской сущности, автор «Слова» тягчайше грешит. Между тем, «Стрибог, Даждьбог (Дажьбог) и Велес… в поэме оказались на таком почетном месте, что совершенно заслонили собой незначительные элементы христианства»(16, с. 397). Но этим дело не исчерпывается. «Слово» очень полезно читать, держа рядом раскрытыми современные ему поучения против язычества. Трудно отделаться от мысли, что автор преднамеренно нарушает все запреты церковных поучений и воспевает осуждаемое ими. Предсказывать будущее по природным явлениям, по голосу птиц и т.п. греховно(4, т. 2, с.272) – в «Слове»птицы и вся Природа на тысячу голосов вещуют поражение Игорю(27-29, 75-90, 112-116) – и это предсказание сбывается. Толкующий сны за это одно, при полной своей безгрешности в остальном, будет осужден и проклят вместе с самим сатаной, если не покается(4, т.2. с 270, ). В «Слове» великий князь видит вещий сон, просит толкования у бояр и получает правдивый ответ(239-269).

Тягчайший грех «въ тварь веровати», почитать стихии, Солнце, реки(4, т. 1., с. 34-50). Это, опять-таки, наущение «врага рода человеческого» - «вельми завидитъ дiаволъ родоу человеческомоу… и въ тварь прельсти веровати: в слнце, въ мсць, и въ звезды»(17, С. 35). Ярославна – княгиня! – молится Солнцу, Ветру и Днепру за князя, величая всех их «господине»(407, 414, 418) – то есть так, как христианину, тем паче княжьего рода, пристало величать разве что Христа. И после этой молитвы князь успешно бежит из плена. Во время побега он чествует реку Донец – и Донец помогает ему(447-458).

Есть и более веские доказательства нехристианских, скажем так, настроений автора «Слова». Сразу после чествования Донца идет осуждение Стугны, погубившей «уношу князя Ростислава». Погибшего юного князя вместе с матерью оплакивает вся Природа: «уныша цветы жалобою и древо съ тугою къ земли преклонилося» (465-466).

Дело в том, однако, что у христиан древней Руси был свой взгляд, что (точнее, Кто) и почему (точнее, за что) погубил князя Ростислава Всеволодовича в водах Стугны.

Перед походом Ростислав встретил на берегу Днепра моющего посуду монаха Киево-Печерской Лавры. Даже для христианина, как отмечает «Повесть временных лет», встреча с чернецом считалась очень дурной приметой. Князь стал браниться и оскорблять монаха – возможно, просто пытаясь отвести беду ритуальной матерщиной(см, напр. 7, с. 148). Инок – его звали Григорий – попытался унять Ростислава, возможно, в духе «Слова… о веровавших в стречу и в чех»: «кто смрадит мнишеского чина и образа, той бо посмражает ангела божия, понеже мниси подобие носят ангельского образа»(4, т. 2, с. 307), и стал грозить карой христовой. Разъярившийся князь повелел слугам утопить Григория, что и было исполнено(5, с.192). Естественно, гибель юноши была воспринята христианами, как кара божья за чудовищное святотатство – убийство монаха, воплощенного ангела!

А автор «Слова», в общем-то, безо всякого повода, через неполных сто лет вспоминает об этом. И ангелом в его описании выглядит скорее не утопленный Григорий, вообще позабытый, а его убийца. Причем, в отличе, скажем, от автора «Повести временных лет», чье скорбное упоминание о кончине Ростислава сделано, к тому же, по горячим следам, автор «Слова» явно сочувствует не роду молодого князя, Всеволодовичам, но их кровным врагам, «Ольгову хороброму гнезду».

Есть, наконец, самое серьезное доказательство вероисповедной принадлежности автора «Слова». Вспомним страшную картину разгрома и гибели дружин Игоря и его союзников. Вспомним горький плач «жен русских» по павши в степи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ не мыслию смыслить, ни думаю сдумати, ни очима съгладати!» (206-209).

Для любого христианина – и средневекового, и сегодняшнего – естественен и даже необходим ответ на этот плач: «Не отчаивайтесь! В день общего воскресения, в жизни будущей вы соединитесь с любимыми». Не зря же в «Слове о законе и благодати» Иллариона вера в воскресение мертвых выдвигается, как основной догмат христианства[3]. Не зря самым любимым праздником православных всегда была пасха, праздник воскресения Христа, прообраз грядущего телесного воскресения людей. Не зря еще в ХХ веке на знаменах православных воинств реяло «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего веку». Именно в этом духе рассуждают авторы древнерусских «Слова святого Дионисия о желеющих», «Слова Иоанна Златоуста да не излишне по младенцем плачем» и «В субботу седьмую по пасце поучение Иоанна Златоустого, еже не плакати о умерших»(4, Т 2, с. 164-183) (как можно судить по количеству поучений, проблема эта церковными авторами считалась весьма актуальной).

Автор «Слова», как обычно, словно целенаправленно возражая церковным поучениям, уничтожил возможность такого ответа, что называется, в зародыше. Плач русских жен он предварил страшным, просто кощунственным, с точки зрения христианина, утверждением: «А Игорева храброго полку не кресити!» (202). Мало того, он ещ раз, позднее повторяет это, отвергающее один из основных догматов христианства, заявление (337). Не будет никакого воскресения! Ушедшие в поход вопреки явленной в знамениях воле древних Богов, павшие на чужой земле, лишенные погребальных обрядов, воины Игоря не воскреснут. Им не встретиться более с возлюбленными.

Право, нам остается только поблагодарить того неведомого монаха-переписчика, приписавшего к заключительным строкам слова «побарая за христьяны на поганыя плъки… аминь» (503, 505). Неважно, что в поэме, не знающей имени Христа, щедро поминающей древних Богов, оплакивающей убийцу монаха-мученика и отвергающей основное упование христиан, этот финал смотрится столь же уместно, как смотрелось бы «бисмилляху рахмани рахим» в конце «Песни о Роланде» или «Сказания о мамаевом побоище». Но не будь этой строчки, до наших дней, ручаться можно, не дошел бы и этот – единственный! – список «Сова о полку Игореве».

Вероисповедание же его автора становится очевидным. Человек, пятнадцать раз употребивший слово «слава» (всегда применительно к князьям, и никогда к богу(20, с. 62)), но словно не знающий таких слов, как «смирение, покаяние, грех»; верящий в приметы, но обходящий презрительным молчанием силу креста и служителей церкви христовой; воспевший убийцу христианского мученика и прямо заявивший о неверии в воскресение мертвых… этот человек просто не мог быть христианином, пусть сколь угодно непоследовательным и «двоеверно живущим». Мы здесь наблюдаем как раз последовательность, но последовательность не христианскую и даже контр-христианскую. Перед нами последовательный, убежденный язычник, чьи предки за два столетия не смирились с торжеством чужой веры, один из тех, для кого «вера хрестьяньска уродство есть». Эта последняя фраза принадлежит перу летописца XII столетия, и настоящее время в ней не случайно – рассказывает он о временах Ольги и Святослава, но о чувствах «поганых» к своей вере (в конце концов,это не их учили «подставлять правую щеку» и «благословлять проклинающих их», и им не за что было любить осквернившую их святыни, объявляющую их самих «псами» и «калом», религию), судит по современникам.

Только глубоко укоренившимся предубеждением ученых XIX века, что к XII веку язычество могло сохраниться лишь в курных избенках «смердов» по «украинам», можно объяснить столь долгую неспособность замечать очевидное. Последующие поколения исследователей находились уже под влиянием сформировавшейся традиции видеть в языческих Богах «Слова» не более, чем «поэтический образ», тем более, что агностикам XIX века и атеистам ХХ не приходило в голову, что с точки зрения верующего христианина можно – точнее, нельзя! – было помянуть Люцифера или Вельзевула.

Однако сейчас мы знаем о той эпохе больше. И.Я. Фроянов указывает на данные летописи о значительном количестве «поганых» среди «киян» конца XII века(19, с. 90). Преп. Пафнутий Боровский в XIV веке упоминает некоего язычника, посылавшего «по ордам» для выкупа пленных, что, конечно, мог себе позволить лишь очень состоятельный, и, возможно, знатный человек(18, с 112). Наконец, археологические данные изучения капищ юго-запада Руси где продолжали приносить жертвы вплоть до XIV века, говорят, что среди язычников были богатые и знатные люди, в том числе из Киева и Чернигова(15, С. 90).

Итак, можно считать доказанным фактом, что автор «Слова о полку Игореве», этой жемчужины русской словесности, был знатным, близки к княжескому роду человеком, и при этом – язычником. По одному этому осколочку древней культуры, вот уже третий век вдохновляющему лучших поэтом, художников и композиторов России, мы можем судить, чего лишилась Русь в 988 году.

Примечания

1. Если что только можно назвать неевангельским, так это именно понятие «герой»»// Ницше Ф. Сочинения. Т.2. м., 1990, с. 655.
2. Здесь и далее ссылки на древнерусский текст «Слова» по изданию Слово о полку Игореве; Древнерусский текст и переводы. М., 1981, с. 91-106.
3. приношу благодарность отцу Георгию (Е.С. Харину) за укзание на этот факт.