Народы существуют в историческом времени и в географической локализации, они формируются на определенной территории в тот либо иной хронологический период, меняются ареалы распространения народов и границы государств. И этносы и государства не вечны: они рождаются и погибают, эволюционируют и преобразуются в новые социальные общности. Так, на основе восточнославянского суперэтноса образовались русский, украинский и белорусский народы.

Становление народов (процесс этногенеза) и формирование государств имеют под собой экономическую базу, тесно связанную со средой обитания людей и определяющую образ жизни, что в свою очередь оказывает влияние на культурно-бытовые особенности этносов.

Природной колыбелью восточнославянских народов российской государственности была Восточно-Европейская равнина. Ее просторы, ландшафты, почвенно-климатические условия, речные бассейны определяли не только формирование доминирующих хозяйственно-культурных комплексов и размещение в связи с ними населения, но и складывание этнических и государственных границ в связи с результатами военно-политических конфликтов и колонизационными процессами.

К середине I тысячелетия нашей эры в лесной, лесостепной и степной зонах Евразии уже сложились устойчивые хозяйственно-культурные комплексы, и активно развивался процесс этногенеза. К VI -VII векам относится завершающий этап выделения восточных славян из общего праславянского единства.
Начало превращения восточно-славянской культурно-этнической общности в локальную самостоятельную цивилизацию было связано с принятием князем Владимиром христианства в 988 году.

Принятие христианства ввело восточных славян в лоно православной церквии имело своим последствием синтез ее с российской государственностью. Превращение Киева в политический, культурный и церковный центр восточнославянского государства привело к постепенному усилению культурного размежевания Киевской Руси с западнославянскими соседями, воспринявшими христианство из Рима и вместе с тем вошедшими в орбиту латиноязычной западноевропейской культуры. Время Киевской Руси - то период преимущественно южной ориентации восточнославянской жизни. С Византией Русь сближали церковные и торговые связи, с Болгарией -общая письменность.

Форма правления Древнерусского государства включала три компонента - вече как особую форму народного собрания, общего решения вопросов, имеющих принципиальное значение; княжескую власть с административными полномочиями, правом суда и решения военных вопросов; княжеский совет, представлявший собой, возможно, собрание представителей высшей администрации.

С самого начало государство было многонациональным - на территории Древней Руси жили, кроме русских, угро-финские народы - карелы, вепсы, саамы. Пермская земля, населенная коми, была присоединена в конце XV века.

'Русская земля'

Пытаясь осмыслить историю нашей родины, мы неизбежно начинаем с истоков русской государственности, с Киевской Руси. При этом исследователь обязательно обращается к историческим источникам, в которых ищет понятия, близкие современным политическим, экономическим, этническим, культурологическим, конфессиональным и другим представлениям. И что удивительно: хотя ученого конца ХХ в. и, скажем древнерусского летописца разделяют несколько столетий подобные аналогии, по крайней мере так, видимо, кажется подавляющему большинству политологов, социологов, культурологов и в чуть меньшей степени историков - находятся без особого труда. Сегодня уже редко кого-либо посетит сомнение по поводу того можно ли Киевскую Русь называть Древнерусским государством. И это при том, что к ней, как мы неоднократно говорили, не применимы понятия территориальной целостности, единого экономического, культурного и политического пространства. Не было даже четко определенных границ. К тому же политические функции оно скорее всего вообще не выполняло.

В этническом плане - сегодня это уже достаточно ясно - население ее нельзя представить в виде 'единой древнерусской народности'. Жители Древней Руси достаточно четко делились на несколько этнических групп - с разной внешностью, языком, материальной и духовной культурой. При всей кажущейся близости они различались системами метрологии и словообразования, диалектными особенностями речи и излюбленными видами украшений, традициями и обрядами.

Не менее сложно на формально-логическом уровне объяснить, какое отношение могли иметь события, происходившие в IX-XVII вв. в Киеве и Чернигове, Владимире Волынском и Переяславле Южном, Минске и Берестове, к истории России, которая разворачивалась по преимуществу на периферии той Руси и далеко за ее пределами (включая Дикое Поле, Заполярье, Урал, Сибирь и Дальний Восток).

И все же мы с непоколебимой уверенностью начинаем отсчет времени существования нашего государства именно с того времени и с тех территорий. При этом чаще всего опираемся на убеждение, что и та земля, и наша - в принципе, и есть Русская земля. Данное словосочетание (в некоторых орфографических вариантах) встречается едва ли не во всех памятниках древнерусской письменности. Однако содержание его до сих пор представляет собой некоторую загадку.

Летописную 'Русскую Землю' А.Н. Насонов считал государственным образованием восточных славян, сложившимся в IX в. и ставшим ядром Древнерусского государства. Анализ более семисот упоминаний 'Русской земли' в летописных сводах во второй четверти XIII в. позволил уточнить значение этого словосочетания, как принято говорить, 'в узком смысле'. Работы А.Н. Насонова, Б.А. Рыбакова, В.А. Кучкина дают полное представление о том, что:

'летописцы XI-XIII вв. к Русской земле относили Киев, Чернигов, Переяславль, на левом берегу Днепра Городец Остерский, на правом берегу Днепра и далее на запад Вышгород, Белгород, Торческ, Треполь, Корсунь, Богуславль, Канев, Божский на Южном Буге, Межибожье, Котельницу, Бужска на Западном Буге, Шумеск, Тихомль, Выгошев, Гнойницу, Мичск, бассейн Тетерева, Здвижень. ...Основная часть Русской земли лежала на запад от Днепра. Вполне возможно, что южные границы этой земли в более раннее время, чем XI-XIII вв., от которых сохранились летописные известия, были несколько иными, чем они вырисовываются по таким известиям. Во всяком случае летописное описание первого нападения печенегов на Киев в 968 г. не упоминает никаких городов возле него. Для защиты страны от этих кочевников Владимир ставит крепости на Стугне, и очевидно, что именно Стугна в конце Х в. была пограничной рекой владений Владимира, а не более южная р. Рось, от наименования которой некоторые исследователи пытались вывести название Русь. Свидетельства конца Х в. позволяют считать, что Поросье в состав древней Русской земли не входило, хотя по данным конца XII в. считалось ее частью. В целом же древняя Русь простиралась не в меридиональном, а в широтном направлении. Ее большая часть, располагавшаяся в правобережье Днепра, занимала главным образом водораздел, отделявший бассейны Припяти и Западного Буга от бассейнов Южного Буга и Днестра. На западе Русская земля достигала верховьев Горыни и Западного Буга'.

В то же время

'в состав Русской земли не входили Новгород Великий с относящимися к нему городами, княжества Полоцкое, Смоленское, Суздальское (Владимирское), Рязанское, Муромское, Галицкое, Владимиро-Волынкое, Овруч, Неринска, Берладь'.

Решение проблемы выявления территориальных границ Русской земли в узком смысле слова не снимает, однако, еще двух серьезнейших проблем:

1) что такое Русская земля в широком смысле, и

2) какое из этих понятий - широкое или узкое - первично, а какое производно.

По поводу второй проблемы А.Н. Насонов, В.А. Кучкин и другие исследователи склоняются к тому, что исходным было понятие узкое. Другие же, скажем, И.В. Ведюшкина, напротив, уверены, что узкое территориальное (хотя и не вполне определенное, по их мнению, поскольку находится 'не в постоянных географических границах') значение термины 'Русь' и 'Русская земля' приобрели только в летописных статьях 30-40 гг. XII в. Однако, возможно, речь здесь должна идти о контаминации омофоничных, но этимологически разных словосочетаний, ни одно из которых не восходит к другому.

И еще проблема: с какими именно географическими рамками соотносится понятие 'Русская земля' в широком смысле? Данные источников здесь настолько своеобразны, что проблема при всей кажущейся ясности ее продолжает оставаться нерешенной. Между тем ответы на большинство историко-политических, культурных, социологических вопросов во многом определяются именно ею.

Едва ли не аксиомой считается то, что широкий смысл рассматриваемого термина (насколько вообще можно говорить о терминологичности для того времени) подразумевал, по мнению Б.А. Рыбакова,

'вся совокупность восточнославянских земель в их этнографическом, языковом и политическом единстве, свидетельствуя о сложении древнерусской народности на огромном пространстве от Карпат до Дона и от Ладоги до 'Русского моря''.

Более конкретно границы 'Русской земли' в широком смысле слова предлагалось, естественно, определять как

'сумму племенных территорий всех восточнославянских племен, исходя из тезиса летописца, что 'словеньскый язык и рускый - одно есть''.

По мнению большинства исследователей довольно

'точные географические данные о территории русской народности содержатся в поэтическом 'Слове о погибели Русской земли''.

Вызывает, однако, некоторое удивление, что при весьма подробном перечислении стран и народов, окружавших Русскую землю, в 'Слове' (1238-1246 гг.) отсутствует упоминание о непосредственно граничившего с ней на юго-западе Болгарского царства.

В качестве 'наиболее систематического источника', привлекаемого для определения границ Русской земли в широком смысле, признается 'Список русских городов дальних и ближних' (1375-1381 гг.). Парадокс, правда, заключается в том, что в 'Список', как известно, попали не только собственно русские, но также болгарские, валашские, польские и литовские города. По мнению М.Н. Тихомирова,

'в основу определения того, что считать русскими городами, был положен принцип языка'.

Представление автора 'Списка' о единстве русских, украинцев, белорусов, молдаван и болгар (при всей условности употребления современных этнонимов для XIV в.) могло базироваться на том, что все они употребляли один и тот же письменный язык:

'болгаре, басани, словяне, сербяне, русь во всех сих един язык'. (Курсив мой. - И.Д.)

Но из данного факта с неизбежностью следует, что этот-то язык и должен называться 'русским'. Речь, очевидно, идет о литературном (книжно-письменном) языке, который в современной славистике принято называть церковно-славянским (или церковно-книжным). Уже само его условное название показывает, что он был непосредственно связан с конфессиональной общностью: именно на него были 'переложены' книги 'Священного Писания', богослужебные и богословские тексты. Так что прилагательное 'русский', по крайней мере в ряде древнерусских источников, вполне может соответствовать конфессиональному, а не этническому определению. Именно в таком смысле может быть понято и уже упоминавшееся утверждение летописца о тождестве славянского и русского языков.

Это позволяет дать нетрадиционное определение 'широкого' значения словосочетания 'Русская земля'. Видимо, так должен быть понят фразеологизм 'Русская земля' в описании событий 1145 г. в новгородском и южнорусском летописании. В Новгородской первой летописи старшего извода указывалось:

'том же лете ходиша вся Русска земля на Галиць...'.

Подробнее этот поход описан в Ипатьевской летописи:

'Всеволод съвкоупи братью свою Игоря, и Святослава же остави в Киеве, а с Игорем иде к Галичю и съ Давыдовичема и съ Володимиром, съ Вячеславом Володимеричем, Изяслав и Ростислав Мсьтиславича сыновчя его, и Святослава поя сына своего, и Болеслава лядьского князя, зятя своего, и половце дикеи вси и бысть многое множество вои, идоша к Галичю на Володимирка'.

По справедливому замечанию В.А. Кучкина,

'если новгородский летописец имел в виду всех участников похода, тогда под его Русской землей нужно разуметь еще поляков и половцев'.

К этому следует добавить и уже упомянутое присовокупление к Русской земле в 'Слове о погибели' и в 'Списке городов' (хотя бы косвенно, по умолчанию) земель Болгарского царства, Литвы, Валахии...

Все приведенные факты требуют разработки внутренне непротиворечивой гипотезы, позволяющей объяснить такое наименование территорий, которые ни в языковом, ни в политическом отношении не могут называться 'Русьскими'.

Пожалуй, самой сильной (а для средневекового книжника - и наиболее важной) чертой, которая помимо общего происхождения, роднила народы и земли, было и остается единое вероисповедание их населения. Если именно этот признак составители 'Слова о погибели' и 'Списка городов' рассматривали в качестве существенного при отнесении каких-либо территорий или географических пунктов к категории 'русских', что само по себе весьма вероятно, то следует сделать вывод: под термином 'русский' они имели ввиду скорее всего этно-конфессиональную общность, близкую к тому, что сейчас именуется термином 'православный'.

На тождество (или близость) этих двух понятий в свое время обратил внимание Г.П. Федотов. Анализируя русские духовные стихи, он пришел к выводу:

'Нет ...христианской страны, которая не была бы для него [певца духовных стихов] 'русской землей''.

Данный тезис прекрасно подтверждается редко цитируемым фрагментом Тверского летописного сборника:

'Того же лета [6961/1453] взят был Царьград от царя турскаго от салтана, а веры рускыа не преставил, а патриарха не свел, но один в граде звон отнял у Софии Премудрости Божия, и по всем церквам служат литергию божественную, а Русь к церквам ходят, а пениа слушают, а крещение русское есть'. (Курсив мой. -И. Д.)

То, что здесь определения 'русская', 'русское' не имеют собственно этнического смысла, подтверждается, в частности, наименованием крещения русским. А оно - основа и важнейшая составляющая веры (как выполнения обрядовой стороны культа). Другими словами, речь идет в данном случае о православной вере и православных, а не об этнических русских.

Аналогичное противопоставление находим в Псковской I летописи под 6979 (1471) годом:

'а русского конца и всех святых Божних церквей [в отличие от 'ляцких божниц'] Бог ублюде, христианских дворов и Своих храмов, а иноверныя на веру приводя, а христиан на покаяние'. (Курсив мой. -И. Д.)

В качестве еще одного примера такого рода можно привести фрагмент 'Повести об иконе Владимирской Божьей Матери':

'...и собрав [Дмитрий Иванович] силу многу Русскаго воинства, и поиде въ Москвы з братиею своею и со князи Рускими ко граду Коломне. <...> Пресвященный же Киприан митрополит тогда украшая престол Рускиа митрополиа, подвизался прилежно по вся дни и часы, не отступая от церкви, непрестанныя молитвы и жертвы бескровныя со слезами к Богу принося за благочестиваго князя и за христианское воиньство и за вся люди христоименитаго достояниа'. (Курсив мой. -И. Д.)

С пониманием прилагательного 'русьский' в предельно широком - этно-конфессиональном - смысле хорошо согласуется и 'Русьское море' 'Повести временных лет':

'А Дънепр вътечеть в Понтьское море треми жерелы, еже море словеть Русьское'.

Арабские авторы называли его 'Румским', т.е. византийским:

'Что же касается до русских купцов, а они - вид славян, то они вывозят бобровый мех и мех чернобурой лисы и мечи из самых отдаленных частей страны Славян к Румскому морю, а с них десятину взимает царь Византии, и если они хотят, то они отправляются по Танаису [?], реке славян проезжают проплывом столицы Хазар, и десятину с них взимает их правитель'.

Судя по всему, это не просто синонимичные пелагонимы, а топонимы с семантически совпадающими определителями. Правда Б.А. Рыбаков полагает, что к моменту написания 'Повести'

'Черное море, 'море Рума' Византии, становилось 'Русским морем', как его и именует наш летописец'

в связи с тем, что в Черном море

'вооруженные флотилии русов не ограничивались юго-восточным побережьем Тавриды..., но предпринимали морские походы и на южный анатолийский берег Черного моря в первой половине IX в.'.

Однако совершать походы - это одно, а считать море 'своим' - совсем другое. Такие притязания выглядят несколько странно для народа, профессиональные воины которого даже в Х в. совершали морские путешествия еще на однодеревках-моноксилах (если, конечно, верить Константину Багрянородному). Да и автор летописной статьи 6352 (844) г. подчеркивает, что дружинники Игоря предпочли неверному Черному морю верную добычу. Для них 'глубина морьстея' - 'обьча смерть всем': их неоднократно разбивали здесь греческие флотилии.

Предложенное выше понимание определения 'русьский' существенно изменяет точку зрения на тексты, в которых оно встречается.

Как известно, захватив Киев, Олег заявил:

'Се буди мати городом русьским'.

Обычно это высказывание истолковывается как определение Киева столицей нового государства. Так, по мнению Д.С. Лихачева,

'слова Олега имеют вполне точный смысл: Олег объявляет Киев столицей Руси (ср. аналогичный термин в греческом: mptropoliz - мать городов, метрополия, столица). Именно с этим объявлением Киева столицей Русского государства и связана последующая фраза: 'И беша у него варязи и словени и прочи (в Новгородской первой летописи - 'и оттоле', т.е. с момента объявления Киева столицей Руси) прозвашася русью'.

Между тем, данный рассказ имеет эсхатологическую окраску. Киев здесь явно отождествляется с Новым Иерусалимом. Он не просто называется столицей Руси, а центром православного, богоспасаемого мира. Недаром в тексте 'Голубиной книги', изданной А.В. Оксеновым и восходящей к домонгольскому периоду времени, об Иерусалиме - прообразе Киева - говорится:

'тут у нас среда земли'.

С последним утверждением невольно ассоциируется заявление князя Святослава Игоревича, мечтавшего перенести столицу из Киева в Переяславец на Дунае:

'яко то есть середа земли моей'.

Несмотря на, казалось бы, далекую параллель такая ассоциация имеет право на существование. Дело в том, что свое желание Святослав объясняет:

'Ту вся благая сходятся: отъ Грек злато, поволоки, вина и овощеве разноличныя, из Чех же, из Угорь сребро и комони, из Руси же скора и воск, мед и челядь'.

Тирада князя может быть соотнесена с пророчеством Иезекииля:

'вот, Я возьму сынов Израилевых из среды народов, между которыми они находятся, и соберу их отовсюду и приведу их в землю их. На этой земле, на горах Израиля Я сделаю их одним народом, и один Царь будет царем у всех их... и не будут уже осквернять себя идолами своими и мерзостями своими и всякими пороками своими, и освобожу их из всех мест жительства их, где они грешили, и очищу их, и будут Моим народом, и я буду их Богом'. (Курсив мой. - И.Д.)

При таком понимании смысла словосочетания 'Русьская земля' и притязаний, связанных с ним, становится ясной весьма своеобразная реакция древнерусских священников на попытки прихожан отравиться в паломничество в Святую землю. На вопрос Кирика (XII в.), правильно ли он поступает, отваживая свою паству от подобных путешествий

'идоуть въ стороноу, въ Ероусалим къ святым, а другым аз бороню. Не велю ити: сде велю добромоу ему быти',

новгородский епископ Нифонт заявляет:

'Велми... добро твориши'.

Еще более решительно звучит ответ Илье:

'Ходили бяхоу роте, хотяче въ Ерусалим. - Повеле ми опитемью дати: та бо, рече, рота гоубить землю сию'. (Курсив мой. - И.Д.)

Насколько радикально может измениться при таком понимании восприятие текста, содержащего прилагательное 'русский', показывает, например, фрагмент Хождения игумена Даниила в Святую землю:

'Тогда из худый, недостойный, в ту пятницю, въ 1 час дни, идох къ князю тому Балъдвину и поклонихся ему до земли. Он же, видев мя худаго, и призва мя к себе с любовию, и рече ми: 'Что хощеши, игумене русьский?' Познал мя бяше добре и люби мя велми, яко же есть мужь благодетен и смерен велми и не гордить ни мала. Аз же рекох ему: 'Княже мой, господине мой! Молю ти ся Бога деля и князей деля русских: повели ми, да бых и аз поставил свое кандило на гробе святемь от всея Русьскыя земля'. (Курсив мой. - И.Д.)

***

Следует подчеркнуть, что древнерусские источники, видимо, не только семантически, но и орфографически различали прилагательные 'руский' (как этноним, восходящий, судя по всему, к 'Русской земле' в узком смысле этого слова) и 'русьский' (как этно-конфессионизм неясного происхождения, который мог включать множество центрально - и даже западноевропейских этносов и земель).

Подобное различение достаточно последовательно проводится, скажем, в тексте Радзивиловской летописи. Из 82 упоминаний в нем (во всех списках) 51 раз присутствует Руская земля, которую можно в частности, осквернить кровью человеческих жертв, обратить в покаяние, просветить крещением; на ней сбывается пророчество о глухих, услышавших книжные словеса 'в оны дни'; на нее приходят печенеги и половцы и т.п. С другой стороны, в нем же встречается по крайней мере 4 упоминания Русской (Русьской) земли, которая может 'пойти' и начать 'прозыватися', которой можно сотворить добро. Пожалуй, наиболее любопытно в интересующем нас отношении следующее замечание летописца, относящееся к свв. Борису и Глебу:

'подающа сцелебныя дары Р_у_с_с_т_е_и земли, и инем приходящим странным с верою даета исцеление' (Разрядка и курсив мои. - И.Д.)

Они в то же время

'еста заступника Р_у_с_с_к_о_и земли'. (Разрядка моя. -И.Д.)

В 24 случаях Радзивиловский и Московско-Академический списки дают расходящиеся написания Руская/Русская (Русьская) земля. В 8 случаях такие разночтения отмечаются в Радзивиловской летописи и Летописце Переяславля Суздальского. Как правило, вариативные написания встречаются во фразах, смысл которых не позволяет однозначно определить, идет в них речь о географической 'земле' или о конфессиональном понятии.

Приведенный по методике Л.М. Брагиной контент-анализ летописных фрагментов, включающих интересующие нас словосочетания, подтверждает различие лексико-семантических полей, в которых они существуют.

Предлагаемое понимание 'Русской земли' древнерусских источников не может не сказаться на наших представлениях о том, что обычно называется 'политической позицией' древнерусских князей. Так, анализируя летописное сообщение 6605 (1097) г. о княжеском съезде в Любече, Д.С. Лихачев пришел к выводу, что Владимир Мономах 'был идеологом нового феодального порядка на Руси', при котором каждый из князей 'держить отчину свою' (т.е. владеет княжеством отца),

'но это решение было только часть более общей формулы 'отселе имемься во едино сердце и съблюдем Рускую землю''.

Тем самым, по мысли Д.С. Лихачева, Владимир Всеволодович закрепил в государственной и идеологической деятельности неустойчивое 'балансирование' между обоими принципами - центробежным и центростремительным. Это стало доминантой 'во всей идеологической жизни Руси в последующее время'. Тем самым 'экономический распад Руси' якобы компенсировался новой 'идеологической' установкой: 'имемься во едино сердце'. Идея единства Руси противопоставляется Д.С. Лихачевым (как, впрочем, и большинством других исследователей) 'дроблению' Киевской Руси на княжества и земли.

Обращение к текстам, которые, видимо, легли в основу описания любечского съезда (во всяком случае, учитывались автором летописной статьи), позволяет несколько сместить акценты, а вместе с ними - и общее понимание летописного текста. Во-первых, оборот 'единое сердце' не выдуман летописцем, а заимствован им из Библии. 'Единое сердце' - Божий дар народам Иудеи, которым отдана земля Израилева. Этот дар сделал им,

'чтоб исполнить повеление царя и князей, по слову Господню'

'чтобы они ходили по заповедям Моим, и соблюдали уставы Мои, и выполняли их; и будут Моим народом, а Я буду их Богом'.

Последняя цитата возвращает нас к косвенной характеристике 'Русьской земли' как земли богоспасаемой в уже упоминавшихся словах Олега и Святослава и к отождествлению Киева с Новым Иерусалимом.

При таком понимании смысла выражений, в которых зафиксированы результаты княжеских переговоров, яснее становятся результаты Любечского 'снема' 1097 г. Залогом мирного 'устроенья' стало 'держание' (правление, соблюдение) каждым князем своей 'отчины' (территории, принадлежащей ему по наследству). При этом, видимо, подразумевалось, что каждый из них будет 'ходить по заповедям' Господним и соблюдать Его 'уставы', не нарушая 'межи ближнего своего'. Такой порядок держания земель (наследственная собственность, закрепляемая за прямыми потомками князя) призван был уберечь 'Русьскую (т.е. всю православную) землю' от гибели. В свою очередь сам христианский мир выступал высшим, сакральным гарантом сохранения этого порядка (наряду с 'хрестом честным'). Реально же соблюдение условий мира обязаны были контролировать все князья-христиане, принесшие крестоцеловальную клятву в Любече.

Другими словами, речь здесь шла не о 'естественном характерном для этого времени неустойчивом положении 'балансирования'' между действовавшими одновременно 'противоположными силами' (центробежными и центростремительными, экономическими и идеологическими), а о юридическом оформлении нового порядка вступления князей на престолы, который окончательно разрушал прошлое эфемерное 'политическое' единство Древнерусского государства (его основу составляли считавшаяся обязательной уплата дани в Киев и равные, разумеется, при соблюдении установленных порядков, права князей на занятие любого русского престола). В то же время сохранялась базовая 'государственная' идея, оформившаяся в виде хотя бы общего представления не позднее 30-х годов XI в.: Киев - Новый Иерусалим, а окружающие христианские земли - богоизбранные (вспомним название 'Начального летописного свода': 'Временьник, иже нарицаеться Летописание Русьскых кънязь и земля Русьскыя, и како избьра Бог страну нашю на последьнее время').

Видимо, именно она нашла воплощение в наименовании всех православных земель 'Русьской землей'. Богоизбранность 'Русьской земли' была тесно, точнее неразрывно, связана с представлением о приближающемся светопреставлении. Страшный Суд и следующий за ним Конец света - доминирующая тема русского летописания, оригинальной древнерусской литературы в целом. Ожидание неизбежного конца времени и Страшного Суда, вопреки мнению М.Элиаде, считавшего эти

'черты не характерными ни для одной из крупных христианских Церквей',

видимо, предавало весьма специфическую окраску всей жизни государственных образований Восточной Европы, сказываясь буквально на всех ее сторонах. Сами же 'русьские' государства - от Руси Киевской и вплоть до Российской империи - при всех различиях основывались на обобщающей идее богоизбранности и по существу своему были м_и_л_л_е_н_а_р_и_с_т_с_к_и_м_и или х_и_л_и_а_с_т_и_ч_е_с_к_и_м_и. Определение 'милленаристский' представляется в данном случае более удачным. При том, что понятия 'милленаризм' (учение о тысячелетнем царстве Христовом, предшествующем Концу света; от лат. mille тысяча и annus - год) и 'хиллиазм' (то же; от греч. cilioi тысяча) синомимичны, хилиастическое учение осуждается Русской Православной Церковью как еретическое.

Эта черта специфична для древнерусских государств. Она по существу и отличает их от многих политических образований Западной и Центральной Европы. В число важнейших государственных функций здесь, судя по всему, включались сотериологические по своему характеру функции защиты 'благочестия'. При этом монарху делегировалась какая-то часть сакральных функций и тем самым легитимировалось (по крайней мере до определенного предела) вмешательство светских правителей в дела Церкви (созывы поместных соборов, попытки учреждения новых епархий вплоть до митрополий и патриархии), а также исполнение архиереями государственных функций (как это было с новгородскими епископами, архиепископами и архимандритами). Косвенным подтверждением такого положения дел может служить принятие монашеского пострига и схимы многими великими князьями, по крайней мере начиная от Александра Невского и кончая Иваном Грозным (скорее всего официальное венчание на царство, поскольку царский титул, в отличие от цесарского, сам по себе сакрален, сделало это впоследствии ненужным). Не менее показательно и обиходное обращение к русским царям 'царь-светитель' и производное от него, возможно, более близкое патриархальным формам правления 'царь-батюшка'. Сакрализация светского правителя окончательно и до Смуты бесповоротно отчуждала властные функции от общества; власть персонифицировалась. Деспотические формы правления в таких условиях выглядели само собой разумеющимися и не имеющими альтернативы.

Позднейшая контаминация понятий Русьская земля (Русия) и Русская земля (Русь), поглощение первым второго вызвало к жизни весьма мощные и устойчивые мессианские настроения среди русских людей. Идея искупления грехов мира собственными страданиями характерна для всей истории России, вплоть до нынешнего дня. Она оправдывала любую, даже самую высокую цену, которую русскому народу приходилось платить за защиту своего государства: оно, собственно и, и существовало прежде всего для того, чтобы его защищали.

***

Таким образом, предлагаемое понимание речевых оборотов Руская/Русьская земля (нуждающееся, несомненно, в дополнительной проверке) позволяет не только удовлетворительно объяснять целый ряд не вполне ясных текстов, в которых встречаются эти словосочетания, но и несколько уточнить или даже изменить представление о характере русской государственности на ранних этапах ее развития.