Не менее сложной является и проблема установления этнического происхождения первых 'русских' князей. Решение ее затруднено еще большей (чем проблема происхождения самого слова 'русь') политизацией результатов 'анализа крови' людей, волею судеб (и, добавим, летописцев) оказавшихся во главе формировавшегося государства восточных славян. Естественно, самой острой стала проблема 'исторической родины' Рюрика и его братьев, с которых, как я уже говорил, принято почему-то начинать историю Древней Руси. В летописи они приходят 'из заморья'. Да и имена их мало походят на славянские. Но признать их скандинавами...

Избавиться от несносных норманнов 'антинорманнисты' попытались прежде всего путем 'русификации' Рюрика и его братьев. Так М.В. Ломоносов пытался обосновать п_р_у_с_с_к_о_е происхождение Рюрика:

'Когда Рурик с братьями, со всем родом и с Варягами Россами переселился к Славянам Новгородским, тогда оставшиеся жители после них на прежних своих местах Поруссами или оставшимися по Руссах проименованы... Все оные авторы [источников] около четырехсот лет после Рурика и по отъезде Россов о северных делах писали: и ради того знали на берегах Балтийских однех Пруссов; о Россах имели мало знания. И таким образом в следующие веки остатки их известнее учинились, нежели сами главные Варяги Россы. В утверждение сего служит Литва, Жмудь и Подляхия изстари звались Русью, и сие имя не должно производить и начинать от времени пришествия Рурикова к Новгородцам: ибо оно широко по восточноюжным берегам Варяжскаго моря простиралось, от лет давных. Острова Ругена жители назывались Рунами. Курской залив слыл в старину Русна; и еще до Рождества Христова во время Фротона Короля Датского весьма знатен был город Ротала, где повелевали владетельные Государи. Положение места по обстоятельствам кажется, что было от устья полуденной Двины недалече. Близ Пернова на берегу против острова Езеля деревня, называемая Ротала, подает причину думать о старом месте помянутаго города затем, что видны там страринныя развалины'.

Другими словами М.В. Ломоносов попытался обосновать прусское происхождение Рюрика и 'всей руси', с которой тот явился по призыву жителей Новгорода. Эта точка зрения, несмотря на всю ее экзотичность и несоответствие тексту 'Повести временных лет' (напомню: согласно 'Повести', новгородцы искали себе князя 'за морем', выражение, которое в 'Повести' связано исключительно со Скандинавией), получила в последние десятилетия поддержку со стороны В.Б. Вилинбахова, Г.Ловмяньского и А.Г. Кузьмина. Впрочем, обращение к ней современных исследователей обусловлено чаще политическими, нежели собственно научными причинами. Так, скажем А.Г. Кузьмин, опираясь на идею о восточноприбалтийском происхождении Рюрика выпустил брошюру с характерным и весьма красноречивым названием: 'Кто автохтоны в Прибалтике?'. Естественно, она не преследовала какие-то научные цели, а напрямую была связана с положением русскоязычного населения в странах Балтии после распада СССР, и опиралась не на какие-то новые источники, а на все те же теоретические выкладки, плохо согласующиеся с данными современной науки.

Несмотря на упорное нежелание 'антинорманнистов' (а к их числу, напомню, относились почти все советские историки) мириться с иноземством Рюрика и его братьев, те не менее упорно отказывались расставаться со своим 'антинаучным' происхождением. Большинству исследователей в конце концов пришлось признать, что первые упомянутые в летописи новгородские князья вряд ли могли быть 'автохтонами', славянами. Даже безусловный 'антинорманнист' Б.А. Рыбаков допускает возможность отождествления летописного Рюрика с Рюриком Ютландским, известным по западноевропейским источникам. Тем более вероятной такую идентификацию признают авторы, менее скованные в своих построениях априорными теоретическими (точнее, идеологическими) конструкциями:

'Давно уже выдвинутое в литературе отождествление Рюрика с предводителем викингов Рёриком Ютландским (Hroerekr) в последнем своем фундаментальном исследовании поддержал Б.А. Рыбаков. 'Доладожский' период деятельности Рёрика (Рюрика) на Западе детально исследован. Рёрик, один из мелких датских конунгов, до 850-х гг. владел Дорестадом во Фрисландии (вскоре после того разграбленном викингами) В 850-е гг. он обосновывается в области р. Эйдер, в южной Ютландии; таким образом, он контролировал выход к Северному морю для Хедебю, крупнейшего к этому времени центра скандо-славянской торговли на Балтике. Возможно, Рёрик участвовал в организованной датчанами в 852 г. блокаде шведской Бирки, основного торгового конкурента Хедебю...

Обращение к этому конунгу-викингу, враждовавшему и с немцами, и со шведами, а в силу того поддерживавшему лояльные отношения с балтийскими славянами, свидетельствуют о хорошей осведомленности славян в ситуации на Балтике. Видимо, в 862 г. состоялись первые переговоры ладожских славян с Рёриком; в следующем 863 г. он еще находился на Западе. Лишь в 862 г., как сообщает Ипатьевская версия 'Повести временных лет', Рюрик и его дружина, видимо, 'придоша к словеном первое и срубиша город Ладогу'; это сообщение находится в одном контексте с дальнейшими действиями Рюрика, который 'пришел к Ильмерю, и сруби город над Волховом, и прозваша и Новгород... и роздая мужем своим волости и городы рубити: овому Польтеск, овому Ростов, другому Белоозеро'. Речь идет, по-видимому, о единой, согласованной акции, когда представители княжесткой администрации в союзе с племенной верхушкой возвели подчиненные центральной власти укрепления во всех основных политических центрах верхней Руси.

Через шесть-восемь лет, в 870 г., Рюрик вернулся на Запад, чтобы урегулировать владельческие отношения с франкским и немецким королями. За это время, очевидно, в Новгороде оформилась оппозиция во главе с Вадимом Храбрым. Вернувшись не позднее 874 г., Рюрик успешно подавил сопротивление части племенной старейшины, а чтобы закрепить свое положение, вступил в брак с представительницей одного из местных знатных семейств ('Ефанда' в известиях, извлеченных В.Н. Татищевым из 'Иоакимовой летописи'). Умер Рюрик, согласно летописной хронологии, в 879 г.

В целом его деятельность соответствовала прежде всего интересам местной, в первую очередь славянской, племенной верхушки, стремившейся обеспечить прочный контроль над основными центрами и путями, равным образом как и стабильности экономических отношений на Балтике'.

Приведенная точка зрения - лишь один из возможных вариантов конкретно-исторического построения. Гипотетичность его усиливается тем, что авторы опираются, в частности, на сведения Иоакимовской летописи. Она не дошла до нашего времени, поэтому современные исследователи вынуждены пользоваться выписками из нее, попавшими в 'Историю России' В.Н. Татищева. Он полагал, что летопись принадлежала перу первого новгородского епископа Иоакима Корсунянина (приехал на Русь в 991 г., скончался в 1030 г.). Позднее удалось установить, что материалы Иоакимовской летописи, касающиеся ранней истории Руси. Вряд ли заслуживают доверия. Этот памятник был составлен при патриархе Иоакиме (1674-1690 гг.), когда тот еще был новгородским митрополитом. По большей части текст Иоакимовской летописи - результат компиляции русских и иностранных известий с присоединением литературных, часто безусловно фантастических 'дополнений', относящихся к XVI или XVII вв. Так что вряд ли есть достаточные основания для 'вплетения' в ткань научного исторического повествования совершенно легендарных Вадима Храброго и Ефанды, восстаний новгородской знати против варяжского князя и других подобных сведений... Тем не менее сама попытка исторической реконструкции, в которой сведения ранних русских летописей дополняются информацией, почерпнутой из западноевропейских источников, представляется довольно любопытной.

Вернемся, однако, к проблеме установления этнического происхождения первых 'русских' князей. Как мы видели, ссылка на авторитет Б.А. Рвбакова, отказавшегося от поисков славянских 'корней' Рюрика, рассматривается как важный довод, усиливающий позиции 'норманистов'. Зато глава советской 'антинорманистики' вообще отказыает в существовании Синеусу и Трувору. Имена братьев Рюрика возводятся им - вслед за 'норманистом' И.Г. Байером! - к оборотам: 'sine use' и 'tru war', т.е. 'своими родичами' и 'верной дружиной', с которыми и пришел на Русь первый легендарный правитель Новгорода. Появление в тексте 'анекдотических' братьев, по его мнению, - следствие недоразумения:

'В летопись попал пересказ какого-то скандинавского сказания о деятельности Рюрика, а новгородец, плохо знавший шведский, принял традиционное окружение конунга за имена его братьев'.

И это несмотря на то, что ономастические изыскания немецкого профессора XVIII в., уже давно рассматриваются как характерный пример так называемой ложной, или народной этимологии. В.Я. Петрухин пишет:

'Существует 'народная этимология' имен Рюрика, Синеуса и Трувора, приписывающая образы братьев Рюрика домыслу летописца, неверно понявшего предполагаемый скандинавский текст легенды: Рюрик пришел 'со своим домом' ('сине хус') и 'верной дружиной' ('тру-воринг'). Однако древнерусская легенда соотносится со сказаниями других народов о переселении части (обычно трети) племени во главе с тремя (или двумя) братьями в далекую страну'.

Любопытно заметить, что в рассуждениях о происхождении имен Синеуса и Трувора Б. А. Рыбаков уже без всяких оговорок признает Рюрика шведом, хорошо известным современникам: о нем, якобы, ходили даже 'некие' сказания. Причем эти сказания, очевидно, должны были быть скандинавскими: ведь имена братьев Рюрика появились в результате неправильного перевода (как справедливо отмечает В. Я. Петрухин, 'скандинавского текста легенды'). Тем самым, борясь с 'норманизмом', глава советских 'антинорманистов' сам оказывался вынужденным сторонником 'норманской' теории.

Вопросом о том, кем по своему этническом происхождению были Рюрик и его братья, не исчерпывается проблема происхождения первых известных нам правителей Древней Руси. Не менее любопытен и вопрос, так сказать, этнического облика первых киевских князей. Сведения о них, судя по всему, столь же легендарны, как и о Рюрике, Труворе и Синеусе. В 'Повести временных лет' читаем:

'Полем же жившем особе и володеющем роды своими, иже и до се братьев бяху поляне, и живяху кождо съ своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим. И быша 3 братья: единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестра их Лыбедь. Седяше Кий на горе, где же ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, где же ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, от него же прозвася Хоревица. И створиша град во имя брата своего старейшаго, и нарекоша имя ему Киев'.

О том, что уже во времена первых летописцев рассказ о Кие и его братьях воспринимался как легенда, ясно говорит разъяснение, которое было включено кем-то из киевлян - создателей летописей, полемизировавших со своими новгородскими коллегами.

'Ини же, не сведуще, рекоша, яко Кий есть перевозник был, к Киева бо бяше перевоз тогда с оноя стороны Днепра, темь глаголаху: на перевоз на Киев. Аще бо бы перевозник Кий, то не бы ходил Царюгороду; но се Кий княжаше в роде своемь, приходившю ему ко царю, якоже сказають, яко велику честь приял от царя, при которомь приходив цари. Идущю же вспять, приде къ Дунаеви, и возлюби место, и сруби градок мал, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущии; еже и доныне наречють дунайци городище Киевець. Киеви же пришедшю в свой град Киев, ту живот свой сконча; и брат его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь ту скончашася'.

Принято считать, что основатели Киева - поляне, т.е. представители восточных славян, населявших Киевское Поднепровье. Иногда их просто называют первыми русскими князьями, хотя из приведенных текстов этого как будто не следует. Согласно Б.А. Рыбакову,

'легендарный Кий приобретает реальные черты крупной исторической фигуры. Это - славянский князь Среднего Поднепровья, родоначальник династии киевских князей; он известен самому императору Византии, который пригласил Кия в Константинополь и оказал ему 'великую честь'. Речь шла, очевидно, о размещении войск Кия на дунайской границе империи, где поляне построили укрепление, но затем оставили его и во главе со своим князем возвратились на Днепр'

Заметим, кстати, что предполагаемую интерпретация образа Кия существенно 'дополняет' летописную характеристику. Так, скажем, в 'Повести временных лет' упоминается лишь о том, что Кий приходил в Константинополь. Б. А. Рыбаков 'уточняет' сведения летописца: Кий был приглашен императором, договорился с ним о размещении войск на границе Византийской империи. Появляется здесь и некая династия 'Киевичей'. Существование этой 'княжеской династии' основывается на упоминании польского историка XV в. Яна Длугоша, который писал, что летописные киевские князья Аскольд и Дир, убитые Игорем, были потомками легендарного Кия. Сведения Длугоша были использованы в работах Д.И. Иловайского (кстати, весьма вольно обращавшегося с фактами) и М.С. Грушевского (стремившегося во что бы то ни стало доказать существование особого украинского этноса уже в IV в.); прибегал к ним в своих исторических реконструкциях и А.А. Шахматов. Впрочем, эта точка зрения в последнее время редко находит поддержку у специалистов.

Не ограничившись приведенными 'корректировками' текста источника, Б.А. Рыбаков еще раз 'уточнил' сведения древнерусских летописцев, высказав догадку, что появление имен Аскольда и Дира в летописи есть следствие ошибки одного из ранних летописцев. На самом деле якобы в первоначальном тексте речь шла об одном киевском князе - Асколдыре или, точнее, Осколдыре. Такое прочтение летописного текста - результат предположния, не имеющего текстологического основания. Оно, однако, позволило Б.П. Рыбакову 'установить' славянскую этимологию имени Аскольда (как давно доказано, безусловно скандинавского) от р. Оскол. Название же этой реки, в свою очередь, связывалось со сколотами, упоминаемыми Геродотом. Те, по мнению Б.А. Рыбакова, были славянами (вопреки самому Геродоту, писавшему, что сколоты именуют себя скифами), которые позднее стали называть себя русью.

Однако упоминание Яном Длугошем родственных связей Аскольда и Дира с легендарным Кием вызывает серьезные сомнения. Так А.П. Новосельцев считает, что

'Длугош был не только крупным историком, но и политическим деятелем Польского королевства, в унии с Литвой властвовавшего над Южной Русью. В XV в. московские князья, объединяя русские земли, стремились, ссылаясь на летописи, доказать свои права как Рюриковичей на Южную Русь. Что же удивительного в том, что в Польском королевстве историк-политик, утверждая принадлежность Аскольда и Дира к потомкам местной династии, устраненной северными завоевателями, тем самым отрицал права Москвы на Киев! Кроме как у Длугоша подобных упоминаний в летописях как южнорусского, так и северорусского происхождения нет. Так что можно полагать, что ошибался как раз Длугош, а не Повесть временных лет'.

Так что по мнению В.Я. Петрухина,

'Ян Длугош не был настолько наивен, насколько наивными оказались некоторые современные авторы, некритично воспринявшие его построения. Дело в том, что польский хронист стремился обосновать претензии Польского государства на Киев и поэтому отождествлял киевских полян с польскими, Кия считал 'польским языческим князем' и т.д. Ссылаясь на эти построения, некоторые историки относили Аскольда и Дира к 'династии Киевичей''.

Как бы то ни было, принадлежность Кия, Щека и Хорива к местной полянской знати считается почти безусловно доказанной. Некоторые сомнения в бесспорности такой точки зрения вселяют несколько странные для славян имена первых киевских князей. Правда, предлагается славянская этимология для имени старшего из братьев Кия:

'Возможно, имя Кия происходит от *kuj-, обозначения божественного кузнеца, соратника громовержца в его поединке со змеем. Украинское предание связывает происхождение Днепра с божьим ковалем: кузнец победил змея, обложившего страну поборами, впряг его в плуг и вспахал землю, из борозд возникли Днепр, днепровские пороги и валы вокруг Днепра (Змиевы валы)'.

С такой этимологией согласен и Б.А. Рыбаков, который пишет:

'Имя Кия хорошо осмысливается по-русски: 'кий' обозначает палку, палицу, молот, и в этом смысле имя основателя Киева напоминает имя императора Карла Мартелла - Карл 'Молот''.

Предпринимались также попытки отождествить летописного Кия и ханом Кувером или Курбатом, который объединил в VII в. булгарские племена и основал на Северном Кавказе мощный политический союз, известный под названием Великой Булгарии. Причем автор этого предположения М.Ю. Брайческий считал Курбата хорватом, т.е. славянином, а не тюрком (произвольно этимологизируя его имя). Однако такая параллель не получила поддержки специалистов.

Если имя Кия хоть как-то поддается 'славянизации', то более или менее приемлемой основы для признания славянского происхождения его братьев - Щека и Хорива - найдено не было (лучшей этимологической параллелью для второго из них, пожалуй, было упоминание литовского названия верховного жреца - krive). В связи с этим иногда отрицается их присутствие в первоначальной версии сказания об основании Киева. В частности Б.А. Рыбаков полагает, что

'мы должны быть осторожны по отношению к братьям Кия. Правда, летописец стремиться связать их имена с местной топонимикой XI в., указывая на Щековицу и Хоривицу, но нам очень трудно сказать, действительно ли имена реальных братье перенесены на эти горы, или же, подчиняясь требованиям эпической тройственности автор сказания от названий этих гор произвел имена двух мифических братьев?'

Не будем останавливаться на весьма спорном вопросе о 'реальности' Кия и его братьев. Безусловно прав В.Я. Петрухин:

'Очевидно, что киевская легенда о трех братьях - основателях города имеет книжный характер: имена братьев 'выводятся' русскими книжниками из наименований киевских урочищ. Это делает малоперспективными попытки искать исторические прототипы для основателя Киева'.

Речь здесь, конечно, должна идти о другом: присутствовали ли имена братьев в исходном предании, которое летописец использовал в рассказе о начале Киева? Ответ на этот вопрос, видимо, содержится в легенде, попавшей в армянскую 'Историю Тарона', которую приписывают сирийцу, епископу Зенобу Глаку (VI-VII вв.). Среди прочих преданий он записал историю о братьях Куаре, Мелтее и Хореане:

'И дал [царь Валаршак] власть трем их [братьев Гисанея и Деметра, князей 'индов', изгнанных из своей страны царем Динаскеем, а затем убитых в Армении Валаршаком] сыновьям - Куару, Мелтею и Хореану. Куар построил город Куары, и назван он был Куарами по его имени, а Мелтей построил на поле том свой город и назвал его по имени Мелтей; А Хореан построил свой город в области Палуни и назвал его по имени Хореан. И по прошествии времен, посоветовавшись, Куар и Мелтей и Хореан поднялись на гору Каркея и нашли там простор для охоты и прохладу, а также обилие травы и деревьев. И построили они там селение и поставили они двух идолов: одного по имени Гисанея, другого по имени Деметра'.

По крайней мере имена двух из трех братьев напоминают имена братьев - основателей Киева (Кий - Куар и Хорив - Хореан). По мнения Н.Я. Марра, имена Щека и Мелтея совпадают семантически, поскольку якобы и то, и другое означают - соответственно, на русском и армянском языке 'змей' (правда, историческими словарями русского языка это не подтверждается). Кроме того. В обеих легендах совпадают некоторые детали повествования (каждый из братьев сначала живет на своем месте, позднее братья строят городок на горе и т.п.). Все это позволило рассматривать обе легенды - летописной и Зеноба Глака - как имеющие общую основу. Правда, не очень ясно, какова эта основа и чья это легенда (Н.Я. Марр, например, вообще связывал ее со временем существования 'открытой' им так называемой скифо-яфетической языковой общности). Для нас же в данном случае важно лишь, что если эти легенды действительно имеют общее происхождение, то налицо присутствие в исходном тексте именно т_р_е_х братьев. Даже предположение о том, что в 'Повести временных лет' они получили 'не свои', а производные от киевских топонимов имена, не решает проблемы. Так или иначе придется объяснять происхождение топонимов Щековица и Хоривица,. Имеющих характерный суффикс, связанный с местом пребывания (ср. больница, гридница, звонница, кузница и т.п.).

Славянская этимология имен основателей полянской столицы, как видим, вызывает серьезные затруднения. Зато отказ от их признания славянами значительно упрощает ситуацию. Расширение круга поисков дает довольно любопытные (хотя и вовсе не бесспорные) результаты. Например, О. Прицак прямо связывает летописного Кия с отцом хазарского визира (главы вооруженных сил Хазарского каганата) Ахмеда бен Куйа, упомянутого ал-Масуди в рассказе о постоянной наемной армии хазарских правителей.

'Ахмад бен Куйа (Киуа) был хазарским вазиром, когда ал-Масуди составлял свой труд, то есть в 30-40-х годах X в. Куйа... было имя отца вазира. Поскольку в кочевых империях, особенно имеющих тюркские династии (как в хазарской державе), должности министров были наследственными, то можно предположить, что Куйа был предшественником Ахмада (или его старшего брата, если был таковой) в должности вазира. Таким образом, в течение последнего десятилетия VIII в. и в первом десятилетии IX в. должность главы вооруженных сил хазарского государства занимал Куйа. Это неизбежно приводить к заключению, что именно Куйа укрепил крепость в Берестове и разместил там оногурский гарнизон'.

Что касается 'неизбежности' заключения об идентификации летописного Кия и хазарского (точнее хорезмийского) Куйа, то здесь, видимо, правильнее будет прислушаться к упоминавшемуся мнению В.Я. Петрухина. Однако само признание возможности иранского происхождения имени основателя Киева довольно любопытно. Не менее интересно и мнение о возможности тюркской этимологии имени Щек, высказанное В.К. Былининым:

'Имя Щек, Щека, возможно - славянизированное прозношение тюркской лексемы 'cheka', 'chekan' (боевой топор, секира), при котором твердое -Ч перешло в смягченное Ш'Т' (-Щ болгарского типа)'.

В этот ряд попадает и, предположительно, мадьярское происхождение имени Лыбедь.

'Тут вспоминаются будущие венгры, которые под предводительством Леведи контролировали хазарскую 'Белую крепость' в бассейне Северского Донца. В честь Леведии территория названа Леведия'.

Остается лишь добавить, что Хорив также, видимо, имеет не славянское, а иранское или еврейско-хазарское основание. В первом случае его связывают с ирано-авестийским словом huare (солнце), а во втором - с библейским Хоривом (буквально 'сухой', 'пустой', 'разоренный' - гора в Аравийской пустыне; восточный хребет Хорива называется Синаем).

Как бы то ни было, основатели Киева имеют, скорее всего, неславянские имена и вряд ли были полянами. Такой вывод хорошо согласуется с чтением рассказа о приезде Аскольда и Дира в Киев, сохранившемся в Лаврентьевской летописи.

'И поидоста по Днепру, и идуче мимо и узреста на горе градок. И упращаста и реста: 'Чии се градок?'. Они же реша: 'Была суть 3 братья: Кии, Щек, Хорив, иже сделаша градоко-сь, и изгибоша, и мы седим, платяче дань р_о_д_о_м и_х, к_о_з_а_р_о_м''. (Разрядка моя. -И.Д.)

Правда, многие исследователи считают, что в данном случае мы имеем дело с искажением первоначального чтения. В качестве такового они принимают текст Ипатьевской летописи, в котором выделенная часть фразы выглядит так: 'и мы седим род их платяче дань козаром'.

Заметим, однако, что и при таком чтении понимание текста во многом будет зависеть от того, как понять выражение: 'род их'. Речь здесь может идти и о том, что летописец считал полян потомками ('родом') Кия и его братьев, и о том, что поляне платили дань потомкам Кия - хазарам. Во всяком случае уже одно то, что в наиболее ранних списках 'Повести временных лет' в данном тексте встречаются разночтения, служит свидетельством того, что летописцы второй половины XIV в. по-разному понимали этническую принадлежность основателей Киева.